Блог

Опять русский Чикаго в ожидании премьеры. 22 октября 2011 года Театр Christian Heritage Academy представляет спектакль "Айдонт андерстенд”. Режиссер-постановщик спектакля – Сергей Коковкин.

Краткая справка. Сергей Борисович Коковкин родился в Ленинграде. Учился в Нахимовском военно-морском училище, с отличием закончил Институт театра, музыки и кинематографии (класс профессора Б.Зона) и Мастерскую драматургов И. Дворецкого. Работал актером и режиссером в Ленинградском театре Комедии имени Акимова и Московском театре имени Моссовета. Автор нескольких книг, изданных по-русски и по-английски, и тридцати пьес, переведенных на двенадцать языков. Среди них "Пять углов”, "Раненый зверь”, "Простак”, "Миссис Лев”, "Если буду жив”, "Пушкиногополь”, "Привет от Цюрупы”. В России его пьесы ставили Кама Гинкас и Роман Виктюк, Борис Морозов и Сергей Яшин. В них играли Г.Жженов, Л.Дуров, Л.Броневой, А.Ширвиндт, М.Державин, В.Талызина, Н.Дробышева, Н.Тенякова, Е.Стеблов. Многие годы Сергей Коковкин работает режиссером в Европе и США, преподает в американских университетах. Писал сценарии и ставил фильмы, снимался как актер. Его картины "Пейзаж с наводнением” и "Демарш энтузиаста” были  удостоены призов  Нью-Йоркского международного кинофестиваля. Художественный руководитель Всероссийского семинара драматургов, член Союза писателей и Союза театральных деятелей. Лауреат американской премии искусств, заслуженный артист России.

-          Скажите, пожалуйста, как получилось, что актер Сергей Коковкин стал драматургом? Разочаровались в актерском ремесле?

-          Мне надоело говорить чужие слова – хотелось сказать свое. Меня побудил к авторству мой первый учитель, знаменитый Александр Моисеевич Володин, у которого я играл в "Фабричной девчонке”. И я написал молодежную пьесу. Но Лениградский обком комсомола, где заседала небезызвестная ныне Валентина Матвиенко, мою пьесу с треском закрыл. Тогда в Питер приехал Юрий Петрович Любимов, он позвал меня в к себе в номер, в "Асторию”, и сказал: "Читайте”. Создатель Таганки воспринял мою попытку всерьез. Его признание тогда мне очень помогло, я понял, что могу писать. Я поступил в мастерскую известного драматурга Игнатия Дворецкого. Вместе со мной учились Саша Галин, Семен Злотников, Алла Соколова…

-          Вы называете всех тех, кто стал основоположниками "новой волны” в драматургии…

-          Это было питерское крыло. А в Москве была Студия Арбузова, где учились Люся Петрушевская, Витя Славкин, Леша Казанцев, Аркаша Инин, Аня Родионова. Аня была инициатором соединения наших студий и арбузовская команда приехала в Питер. Вот тогда и родилась "новая волна”. Нас было человек тридцать, три десятка молодых драматургов. Показалось, что в затхлой атмосфере застоя потянуло свежим ветерком.

-          Мне кажется, у "новой волны” была какая-то новая степень искренности, которой не было раньше в советской драматургии. Почему это новое направление получило такое мощное развитие?

-          Так долго были зажаты рты и сдавлена башка невозможностью свободной мысли… Когда-то это должно было прорваться… Всё было заново, новые слова, новые мысли. Это была надежда на новую жизнь. А потом именно "новая волна” выплеснула нас сюда, на океанский берег. В апреле 1985 года я получил приглашение от президента американского Театрального Центра Юджина О’Нила Джорджа Уайта. Из шестисот пьес была выбрана "Если буду жив”, и я оказался первым советским драматургом, чья пьеса была поставлена на престижном фестивале. Мы приехали замечательной компанией с Александром Гельманом и Григорием Гориным. Но с нами естественно был руководитель, посланный сверху, – Генрих Боровик. Он сразу попытался противодействовать моей постановке, заявив, что на фестивале будет показана антисталинская венгерская пьеса и мы должны его покинуть. Единственный среди нас коммунист Саша Гельман ходил по берегу океана и уговаривал товарища Боровика смириться, но Боровику необходим был скандал. Он собрал пресс-конференцию и объявил, что мы покидаем фестиваль. Когда мне дали слово, я обнял своих американских коллег и сказал: "Мы – одна команда. Я тоже актер. И я не предам моих коллег. Пока я не выпущу спектакль, я никуда не уеду”. Я отказался закрыть постановку и покинуть фестиваль. Газетчики тут же вытащили меня на улицу и стали фотографировать на фоне американского флага. "Он выбрал свободу”, – писали тогда. И мой спектакль победил. А Боровик, грозивший мне Москвой, не понял, что время уже изменилось. В тот же год я уехал в Стамбул ставить свою пьесу "Пять углов” с великой турецкой актрисой Йылдыз Кентер. Мои пьесы пошли по разным странам: в Италии, Германии, Финляндии, Югославии, Венгрии, Болгарии, даже в Китае. По моим сценариям выходили фильмы в Польше. А здесь, в Америке я поставил за эти годы двадцать пять спектаклей, переставив всю русскую классику: Гоголя, Островского, Чехова, Пушкина, Толстого, Горького, Фонвизина, Лескова, Грибоедова, Шварца, Булгакова, Олешу, Рощина… Один раз даже поставил свой гротеск "Пушкиногополь”.

Среди героев пьес Коковкина – много исторических персонажей: Ломоносов, Пушкин, Гоголь, Толстой. Только что он вернулся из Белграда, где в Национальном театре прошла премьера спектакля по его пьесе "Миссис Лев”. Сергей Борисович был удостоен Серебряной медали и почетного звания члена "позорища” (Коковкин с удовольствием повторяет на сербском языке это слово, в переводе с сербского означающее театр).         

-           Сейчас я много преподаю, занимаюсь драматургией с молодежью, возглавляя Всероссийский семинар драматургов. Мы собираем талантливых ребят со всей страны…

-          Как вы работаете с ними? Разве можно научить писать пьесы?

-          Я работаю с профессиональными литераторами, закончившими Литинститут и сценарный факультет ВГИКа. Они уже умеют писать, но абсолютно не осведомлены о театральной специфике. Театр надо ощутить собственной шкурой. В Москве у меня есть своя Лаборатория, при ней – группа режиссеров. Мы пытаемся внедрять пьесы прямо в театральные труппы. Первый год я работал с ними в театре Сатиры, второй – в театре Армии, третий – в театре Маяковского. Мы погружаемся в невероятную, манящую, загадочную, но жестокую  и требовательную театральную сферу. Когда ребята проходят по гигантской, самой большой в Европе, сцене театра Армии, и видят огромное пространство, которое надо заполнить своей мыслью, эмоцией, динамическим посылом, они начинают впрямую осознавать ответственность авторского слова. Чтобы захватить трехтысячный зал, нужен мощный выплеск творческой энергетики и большая смелость.

-          Чем вас привлекла драматургия Шендеровича?

-           В Центральном Доме актера я веду Клуб драматургов, куда приглашал Виктора Анатольевича читать свои драматические тексты. В этом сезоне у нас, в театре Сатиры, прошла успешная премьера его "Вечернего выезда общества слепых”. В новой пьесе "Потерпевший Гольдинер” мне показался интересным диалог двух поколений, в котором явственен стык двух миров. Она – молодая, он – пожилой, она – американка, он –  человек, выросший в Советском Союзе, продукт прежней жизни с упрямой упертостью сознания. Гольдинер двадцать лет живет в Америке, не пытаясь интегрироваться в новое для него пространство. Он заперт от жизни, оставаясь в замкнутой клетке своего мирка. Он пропустил эти двадцать лет. Мне интересно его столкновение с американкой, женщиной, вызывающей у него неприязнь, даже – отторжение, но именно она заставляет его иначе взглянуть на мир и свое предназначение в нем.

-          Вы выделяете в этой пьесе политический контекст?

-          Политика сиюминутна. Здесь иной счет времени. В этой пьесе три героя: Он, Она и Время. Какой здесь политический контекст? Мы говорим о разнице мировоззрений.

-          Я увидел в этом старике одинокого больного несчастного человека.

-          Это поколение ее отца. Оказывается, нельзя все списывать на время. Любое время можно прожить по-разному. Прожить его честно – очень трудно, но другого выбора для человека нет. Эта очень современная пьеса. Она не про вчера, она про сегодня. Даже про завтра. Там много слоев. Когда я несколько лет назад встречался с Эдвардом Олби, я репетировал с Татьяной Дорониной в его пьесе "Кто боится Вирджинии Вульф?” Я играл Джорджа, она – Марту. Я начал расспрашивать автора о его замысле и тогда самонадеянно произнес: "По-моему, мы вскрыли все уровни, все слои вашей пьесы”. Он посмотрел на меня внимательно и спросил: "Все шесть?” И я заткнулся. (Смеется.) Так вот, возвращаясь к нашему спектаклю, мы пытаемся вскрыть "все шесть”… Может быть, у Виктора Анатольевича их и не шесть, но вскрыть хочется все, что есть.

-          Оригинальное название пьесы – "Потерпевший Гольдинер”. Почему для американской премьеры вы решили изменить его?

-          Я предложил Виктору несколько названий, и его зацепило это. "Потерпевший Гольдинер” не создает проблемы. Это – частный случай. А "Айдонт андеРстенд” (Сергей Борисович смачно произносит эти слова, ударяя на каждый слог и особо выговаривая "Р”. – Прим. автора.) – это закрытая стена, преграда непонимания приехавшего из Советского Союза человека. Он не понимает языка, не понимает этой жизни. Не понимает и не принимает, потому что не приспособлен к другой жизни. Он – продукт коллективного мышления, которое лишает человека своебразия, собственной индивидуальности, человеческого достоинства одиночки.

-          Как вам работается с актерами?

-           Мы досконально исследуем текст, разбираем характеры наших персонажей, пытаемся существовать в жанре психологического театра. Мне очень интересно с ними работать, и мне кажется, мой метод им тоже внове. Актеры говорят, что не ожидали такой работы. Тем любопытнее будет увидеть результат!

-          А вы сами по-прежнему играете в театре?

-          Сейчас я больше занимаюсь режиссурой и драматургией, но в свое время играл много. Мой актерский опыт был разделен между театрами Акимова и Завадского. Я пришел в театр Моссовета, когда Юрия Александровича не стало (Завадского – Прим. автора.). Играл с Пляттом, стоял на сцене с Фаиной Георгиевной. А уж с Сережей Юрским сколько сыграно!..

-          Кто был вашим педагогом?

-          Профессор Борис Вольфович Зон. Он был учителем Павла Кадочникова, Алисы Фрейндлих, Зинаиды Шарко, Натальи Теняковой, Льва Додина. Человек-легенда, прямой ученик Станиславского. Он ходил за учителем и записывал за ним, когда еще книг Мастера не было.

-          То есть вы в одном рукопожатии от Константина Сергеевича!

-          Получается так. (Улыбается.) Школа у нас замечательная. Когда Джереми Айронса спросили, какая у него школа, он улыбнулся, развел руками и ответил: "Школа у всех одна – русская”. Школа действительно одна, никуда от Станиславского не уйти. Станиславский – азбука. Вы можете складывать из этой азбуки разные сценические тексты, от гиперреальности до абсурда, но сначала необходимо овладеть азбукой.

-          Сергей Борисович, что происходит сегодня в российском театре? То и дело мы слышим о конфликтах, расколах, столкновениях… Это кризис жанра или "издержки производства”?

-          Российский театр пропустил свое время, и в этом виноваты в том числе и мы, драматурги. Мы не осмыслили ни советский опыт, ни опыт перехода страны в другое состояние. Мы влезли в совершенно безобразный стиль антрепризного театра, который забит "мартышками”. Моя соседка Лия Ахеджакова так и говорит: "Мы – мартышки”, то есть узнаваемые через телевизор персонажи. Я работал с Ширвиндтом и Державиным, они играли в моей пьесе, ставил спектакли в театре Сатиры. Трудно живется сегодня российским театрам. Очень трудно. В большинстве царят коммерция и угождение платежеспособной публике. Понимающих зрителей – восемь процентов.

-          Но так ведь было всегда и везде! В Америке разве по-другому? Подавляющее большинство людей не было в театре ни разу!

-          Наверно. Но вот эта замшелость мышления, этот безобразный ящик, который оглупляет нацию, когда она из народа превращается в население. Позиция проста: пусть жуют комбикорм и привыкают ко лжи, а не затуманивают головы проблемами и идеями. Умный зритель властям не нужен, а глупый – выгоден. Беда с культурой. Беда со знаниями. К счастью, остаются театры, которые не потакают толпе и служат отдушиной для мыслящей части интеллигенции. Конечно, театр Петра Фоменко. Я с Петей проработал много лет, играл главные роли в его спектаклях. Театр-студия его ученика Сергея Женовача. В Питере – театр Додина. Сейчас в Москве в силе варяги: театр Некрошюса в Театре наций, Туминаса в Вахтанговском, Карбаускиса в Маяковке – мощная литовская театральная школа, ведущая свои корни от Мильтиниса. Есть замечательные андеграундные спектакли, "Театр.doc”, театр "Практика”, екатеринбургские и пермские опыты. Пермь у нас сейчас – одна из культурных столиц России.

-          Там не только Теодор Курендзис с оперой, а и театр хороший?

-          Из Перми родом Борис Мильграм, с которым я работал в театре Моссовета. Он там теперь вице-губернатор. Борис привлек в город Марата Гельмана, там проводятся выставки, фестивали, ставятся серьезные новаторские спектакли. При этом зритель на Каме не московский и не питерский, а достаточно усредненный, зритель российской провинции. Так что оптимизм на возрождение российской театральной культуры у меня сохраняется.

В конце нашей беседы Сергей Коковкин поделился планами на будущее.

-          Сейчас совместно с американским Театральным центром Юждина О’Нила я пытаюсь организовать Европейский Театральный центр посреди Балтийского моря. Это "Stage Island” –  "Сцена-Остров”, на одинаковом расстоянии от которого находятся Стокгольм, Хельсинки, Рига, Таллинн и Питер. В проекте участвуют семь стран: Швеция, Финляндия, Литва, Латвия, Эстония, Россия и США. Надеюсь, теперь у театральных писателей будет свой дом – Остров драматургов.